тепло одеял, свою любовь к матери, её алые губы, её голос и незатейливую, привязчивую мелодию детской песенки. И вот теперь эта песня вернулась и завертелась — назойливо, неотвязно — у него в голове, словно пёс, что гоняется за своим хвостом. Вода у него давно кончилась, и он не строил иллюзий насчёт своих шансов выжить. Он — почти труп. Он и не думал, что может дойти до такого. Он был подавлен. Начиная с полудня, он уже не смотрел вперёд, а лишь уныло глядел себе под ноги. Под ногами была бес-трава, чахлая, жёлтая. Местами ровная сланцевая поверхность повыветрилась, обернувшись россыпью камней. Горы не стали заметно ближе, хотя прошло уже целых шестнадцать дней с тех пор, как он покинул жилище последнего поселенца на краю пустыни, скромную хижину совсем молодого ещё человека, полоумного, но рассуждавшего вполне здраво. Кажется, у него был ворон, припомнил стрелок, но не смог вспомнить, как его звали. Он тупо глядел на свои ноги, как они поднимаются и печатают шаги. Слушал рифмованную чепуху, звенящую у него в голове — сбивчиво, путано, — и всё думал, когда же он упадёт. В первый раз. Он не хотел падать, пусть даже здесь нет никого и никто не увидит его позора. Всё дело в гордости. Каждый стрелок знает, что такое гордость — эта незримая кость, не дающая шее согнуться. То, что стрелок не узнал от отца, накрепко вбил в него Корт. В прямом смысле слова. Да, Корт. С его большим красным носом и лицом, изрезанным шрамами. Внезапно он остановился и вскинул голову. В голове зашумело, и на мгновение стрелку показалось, что его тело куда-то плывёт. Горы призрачно маячили на горизонте. Но там, впереди, было и что-то ещё. Только гораздо ближе. Всего-то, может быть, милях в пяти. Он прищурился, но сияние солнца слепило глаза, воспалённые от песка и зноя. Он тряхнул головой и продолжил свой путь. Стишок по-прежнему гудел в голове, повторяясь опять и опять. Где-то через час он упал и ободрал себе руки. Стрелок смотрел на капельки крови, проступившие на потрескавшейся коже, — смотрел и не верил своим глазам. Кровь не стала водянистой. Самая обыкновенная кровь, которая уже умирала на воздухе. Почти такая же самодовольная, как и эта пустыня. Стрелок с отвращением стряхнул алые капли. Самодовольная? А почему бы и нет? Кровь не томится жаждой. Крови служат исправно. Приносят ей жертву. Кровавую жертву. Всё, что требуется от неё, — это течь… течь… и течь. Он смотрел, как алые капли упали на твёрдый сланец, как земля поглотила их со сверхъестественной, жуткой скоростью. Как тебе это